«Сейчас мы на пути созидания...»

• 30 октября 2009

Единый госэкзамен, превратившись из эксперимента в закон, взорвал образовательное пространство страны. И дело даже не в том, что по его результатам придется менять правила приема в вузы. Он оказался тем увеличительным стеклом, сквозь которое стали наконец видны все проблемы российского образования. Какие уроки извлечет власть из всей этой истории? Об этом «Итоги» расспросили министра образования и науки Андрея Фурсенко.

— Андрей Александрович, на прошлой неделе вы встречались с ректорами — вечными противниками ЕГЭ. Трудный был разговор?

— Не сказал бы: нормальный конструктивный разговор. Ректоры поддержали то, что произошло, и говорили, что ожидали гораздо худшего. А ведь прошла огромная реформа, крупномасштабная! Причем бескровно, мирно. Какие бы ни были дискуссии, они ни разу не вышли за рамки цивилизованного разговора...

— Но уроков из ЕГЭ извлечено немало. Назовите самые важные.

— Во-первых, мы получили достаточно полную, правдивую и нелицеприятную оценку образовательной картины в стране. Причем оценку на всех уровнях: от школы до подготовки специалистов. Во-вторых, единый экзамен позволил понять, какие перспективы имеют те или иные сектора развития нашей социальной и экономической жизни.

— Каким образом?

— Мы увидели, куда идут учиться сильные выпускники. И можем сказать, в какой степени различные сектора экономики будут обеспечены квалифицированными специалистами через 5—10 лет. Если сегодня умные не выбирают педагогику, это значит, что проблемы со средней школой будут продолжаться. Если почти никто не идет в инженерные науки, у нас не будет специалистов на заводах и в КБ. Результаты ЕГЭ показали: в педвузы в основном поступают «глухие троечники». И это обидно, ведь положение-то учителя очень сильно изменилось. Мы все еще жалеем сельского педагога, а он сегодня — человек относительно обеспеченный, потому что один из немногих в селе имеет стабильное бюджетное финансирование. Да и в большом городе педагог с зарплатой на уровне 40 тысяч оказался защищенным в условиях кризиса. Почему же тогда лучшие ученики не идут в учителя? Вопрос, от ответа на который зависит будущее средней школы. Вообще главное достоинство ЕГЭ в том, что очень много закамуфлированного стало очевидным.

— В этом месяце будут утверждены новые правила приема в вузы. Это и есть ответ на извлеченные из ЕГЭ уроки?

— Давно было ясно: разговоров много, а кардинальных изменений будет мало. Например, предлагается от трех волн зачисления перейти к двум. Пока не опробовали систему зачисления на практике, оценить, сможем ли справиться в два приема, было трудно. Теперь понятно, что это технически возможно. Предлагается также разрешать сдавать документы только в пять вузов. Не факт, что это решение улучшит систему приема.

— Но будет исключено то безумие, которое наблюдалось в приемных комиссиях.

— Вся эта информация о десятках поданных заявлений от каждого абитуриента — сильное преувеличение. Такие случаи действительно были, но их несколько сотен (это из сотен тысяч поступавших). Мы статистику уже получили — в среднем выпускники подавали документы в два вуза.

— Откуда же тогда безумные очереди в приемных комиссиях?

— От плохой организации в вузах. Ректоры Казанского, Южноуральского, Сибирского университетов говорили, что у них была нормально организованная система: все вопросы решались в течение двух-трех минут, не было толп. В ряде случаев, может быть, проблему-то создавали искусственно. Кроме того, конечно, кто-то подавал документы в несколько вузов просто потому, что не верил, что можно поступить. Теперь дети знают — все реально.

— Неужели министерство не догадывалось о том, что дети будут веерно разносить документы по всем вузам? Однако вопрос об ограничениях не ставился. Боялись упреков, мол, опять нет свободы доступа к образованию?

— Я и сейчас противник ограничений, потому что людям вроде бы дали возможность поступать, но опять в каких-то границах. Кто их установил и почему? Теперь, наслушавшись страшилок про очереди в приемных комиссиях и путаницу в зачислении, многие это техническое ограничение могут понять и принять. Что касается числа вузов, то поиск линии отсечки — пять или десять — как в прыжках в высоту. Если ты поставишь слишком маленькую начальную высоту, то от усталости можешь не допрыгать до достойного тебя уровня. А если поставишь большую, то можешь не потянуть сразу. Вузы не понимали, где начальная планка, ребята тоже не знали, куда реально могут попасть. Кстати, не факт, что мы остановимся на пяти вузах, окончательное решение будет принято на коллегии 7 октября. Еще обсудим минимальные границы проходных баллов, чтобы вуз мог устанавливать ограничения не только по профильным предметам. Хотя, конечно, очень скоро эти проблемы будут казаться надуманными.

— В каком смысле?

— В прямом. Мы уже вплотную подошли к демографической яме, вырытой в 90-х. И пора ставить вопрос не о том, как кого-то отсечь, а как вообще найти студента. Некого учить будет, и с этим столкнутся даже сильные, престижные вузы. Через 3—4 года в стране останется примерно вдвое меньше студентов, чем сегодня. Мне кажется, что до конца еще мало кто из ректоров понимает масштаб проблемы. Хотя в этом году большинство московских вузов на платные места студентов недобрали.

— Дорого?

— Просто нет студентов. Те, кто имеет более-менее нормальные баллы, поступили на бюджетные места, пусть и в другой институт. А вот негосударственные вузы и часть филиалов — полупустые. Потому что ребята и их родители хотят надежности, а надежно — это государственный вуз. Даже если ты не попал на бюджетное место и должен платить.

— Вас не смутило, что многие подавали документы на очень разные специальности — от экономики до ветеринарии и шли туда, куда проходили по баллам?

— Смутило. Хотя ничего необычного в том, что в 17—18 лет мало кто имеет четко сформулированную цель в жизни — хочу быть инженером или химиком-органиком.

— Это нормально или что-то надо с этим делать?

— Заниматься надо профориентацией. Мы с ректорами об этом говорили. Если высшая школа вместе с работодателями не займется всерьез профориентацией, чтобы привлекать ребят к тем сферам, которые являются перспективными и нужными, то само собой ничего не произойдет. Например, последние годы обществу очень активно внушают, что информационные науки представляют интерес и перспективны. И мы видим результат: среди множества естественно-научных направлений единственное, которое всерьез конкурирует по среднему баллу с гуманитарными специальностями, — это информационная безопасность.

— Мы все говорим о поступлении в вузы. Но хочется понять, что сегодня происходит с самими вузами. Они то сливаются, то переименовываются в исследовательские центры. Полное ощущение, что идет реформа высшей школы, которую за обсуждением ЕГЭ никто не заметил. МГУ так вообще собирается в автономное плавание, будет выдавать свои дипломы...

— Я считаю, что шаг за шагом мы должны прийти к реальной полной независимости вуза, вплоть до права на присуждение ученой степени. Это огромная ответственность. Потому что стандарты таких университетов ни в коем случае не должны быть ниже государственных, только выше. Я считаю, что большая независимость и самостоятельность — это реальный путь. Вы говорите о «тихой реформе», которая идет в высшей школе. Да, наверное. Мы сейчас думаем над тем, какой должна быть ее структура в течение ближайших пяти лет. И сегодня картина более-менее вырисовывается: в основе системы — два общепризнанных лидера, бренда, это Московский и Санкт-Петербургский университеты. Далее несколько федеральных университетов, которые должны создать сеть, решающую геополитические задачи. Сегодня принято решение о создании трех федеральных университетов — Дальневосточном, Сибирском и Южном. Сейчас готовятся указы президента еще о нескольких, а вообще подано около 30 заявок. Плюс третья «линия» из национальных исследовательских университетов. Вы знаете о двух пилотных — МИФИ и МИСИСе. Вот несколько уровней системы высшего образования. Если мы эту сеть реально создадим, она станет основой для развития высшей школы в России.

— Что дает «переназвание» университетов в исследовательские или инновационные?

— Дело тут не в новом названии, меняется суть учебного заведения, его цели и задачи. Если для федеральных университетов первостепенное значение имеет реализация социально-экономических задач для того или иного региона России, то исследовательские университеты имеют две равновеликие составляющие — образовательную и научную. Мы видим, что вузы, получившие новый статус, заметно повысили качество программ, появились совершенно новые направления, связанные с привлечением работодателей, меняется квалификация преподавателей. К тому же, когда вуз развивается, к нему иначе относится и студент. Кстати, даже просто участие в конкурсе на новый статус дает потрясающие результаты. Белгородский университет сделал колоссальный рывок. И в Южном, и в Сибирском федеральных университетах мы видели очень сильные изменения.

Автор: Ирина Мельникова

http://www.itogi.ru/

На фото: Министр Андрей Фурсенко и ректор МГУ им. М. В. Ломоносова Виктор Садовничий на заседании Союза ректоров,
где обсуждались проблемы высшего образования, а также новые правила поступления в вузы
Автор фото: Дмитрий Пленкин

Полный текст интервью:http://www.itogi.ru/russia/2009/41/144726.html